Отрекшаяся от Великой Мехазмы
26.03.2021 в 21:14
Пишет Санди Зырянова:ПредсказаниеURL записи
Название: Предсказание
Автор: Санди для WTF Slavonic Mythology 2021
Бета: Анжелика-Анна
Примечание: Белая Баба — редкий НЁХ, предвещающий несчастье и предсказывающий всевозможные бедствия в обмен на белую ткань
мини, джен, деревенская мистика, PG-13
Прабабка моя, Агафья Петровна, была из тех упрямых старушенций, которые нипочем не соглашались перебраться в город или хотя бы в деревню поближе. Оставить ее одну надолго было уже нельзя – все-таки возраст, а поездка к ней электричкой или «Ладой» по разбитой проселочной дороге представляла тот еще квест. В какой-то момент дорога полностью пропадала, и приходилось ехать между вековыми соснами без всякого ориентира, полагаясь только на GPS-навигатор и очень ненадежную связь. Дороги этой я боялась больше всего на свете: неподалеку от нее лежало болото, в котором – если верить бабушке Агафье – нашло вечный покой немало народу и скотины.
читать дальше
В тот день мы поссорились с мужем.
– Да сколько можно! – орал Виталя. – Каждые выходные ехать в деревню к твоей родственнице! Надоело! Почему я должен ей помогать?
– А почему я твою мать навещала в больнице три месяца подряд, не подскажешь? – разозлилась я.
– Но ты же ее невестка, – уверенно заявил Виталя.
– И что?
Виталя пробубнил что-то насчет того, что все женщины любят заботиться, после чего я хорошенько отчитала его, напоследок обозвав отсталым, побросала в багажник гостинцы для бабушки Агафьи, погрузила Люку вместе с планшетом и нажала на педаль, впервые за все время размышляя отнюдь не о бабушке и не о дороге.
О разводе.
Бабушка меня бы не поняла. С точки зрения ее поколения, муж должен делать мужскую работу и не лезть в бабьи дела. А меня уже смертельно достала наивная убежденность Витали в том, что мне в радость готовить, мыть посуду, драить унитаз, ходить за покупками – «но у тебя же машина!» и стирать – «но стираешь же не ты, а машинка!». Еще и скандалы мне закатывает, чтобы я не покупала посудомойку и робот-пылесос… Ну нет. Я на такое семейное счастье не подписывалась.
Люка молчала: видимо, чувствовала, что меня лучше не тормошить. Самое смешное, что дорогу, так пугавшую меня, я в этот раз пролетела, даже не заметив. Сердиться иногда полезно.
– Ну что ты так много привозишь всегда, – забубнила бабушка Агафья. – И дите с собой притащила! Лучше б мужа. Лентяй он у тебя, прости Господи, а у меня как раз мужская работа есть…
– Бабуля, – с чувством заявила Люка, – у нас сейчас нет мужской или женской работы, все общее!
– Экая ты… Это в городе нет. А в деревне-то – ить кто, мамка твоя, мне дрова колоть будет? Или гвозди забивать?
Люка фыркнула.
– Гвоздь я забью, – самоуверенно заявила она. Опыт забивания гвоздей у нее действительно был, правда, всякий раз он сочетался с прибитым пальцем, но Люка не унывала. – Показывай, где!
– А с чего это дрова рубить, бабушка? – спросила я. – Мы же тебе еще когда газовую плиту поставили!
– Дак к ней газ-то нужен, а где я его возьму? Раньше машина ездила, баллоны продавала. А нынче что-то не видать… И товару никакого не возят уже давно.
Деревня бабкина – маленькая, почти вымершая, похоже, что торговцам просто невыгодно стало сюда ездить. Я взяла топор и пошла под навес – колоть дрова.
– Ну все с ног на голову встало, – вздыхала бабушка. – Да ты не развози-то надолго, за стол же, обед вот-вот поспеет!
– Я не голодная, – быстро сказала Люка.
Я промолчала. Работа на свежем воздухе почему-то всегда вызывает у меня волчий аппетит.
Навес у бабушки Агафьи покосился и рассохся. Избушка тоже была, мягко говоря, не в лучшем состоянии, да и курятник. Я колола дрова и мысленно материла дурацкое бабкино упрямство. Ну почему старики всегда такие упертые, совершенно не думают о внуках? Или думают… по-своему. Вот зачем, например, Люке наследство в виде маленькой и ветхой избы в полувымершей деревеньке, куда даже торговцы перестали ездить? И десятка курочек? Она что – держать кур будет?
Можжевельники шевельнулись.
Делать заборы в деревне не принято, но я для красоты купила саженцы можжевельника Скайрокет – пирамидальные такие, на кипарис похожи – и высадила живую изгородь от дороги. Бабка поначалу протестовала, а потом ей понравилось. Пахнут, говорит, хорошо, и зимой веселее с зелеными деревьями, а летом пыли от проселка поменьше.
– Бабуль, – крикнула Люка из избы, – чего вешать-то?
В этот раз она не прибила палец: достижение!
– На, – бабка заковыляла, держа в руке подковку.
Я с болью смотрела ей вслед. Какая она стала крошечная и сгорбленная. Рука бледная, сморщенная, с почти прозрачной кожей; щеки ввалились, тоненькие серебряные волосики, собранные в гульку, просвечивали розовым, глаза совсем выцвели.
– На счастье, бабуль?
– Что ты, милая. Кто же на счастье-то так вешает? От Белой Бабы.
– Ух ты! – восхитилась Люка: она обожает истории о привидениях. – Это местный призрак, да? Она встает из могилы и пугает? Пьет кровь?
– Всяко бывает, – бабка старчески пожевала губами. Совсем тонкими и синими.
Я упорно гнала мысль, что вижу признаки близкой смерти. Как ни бесила меня бабкина упертость, как ни тяжело мне было заботиться, ездить к ней и изыскивать деньги ей на помощь, но представить, что ее не станет, я не могла.
– О, котик! Кузенька!
Я смотрела на Кузю, вокруг которого тотчас захлопотала Люка, выдавливая из пауча корм в мисочку, и понимала, что Кузе тоже недолго осталось. Бабка очень любила его, своего маленького друга. О смерти Кузи думать было легче, и я мысленно взмолилась, чтобы он протянул подольше.
Чтобы бабушка не ушла вслед за ним.
– А галошки утепленные ты мне правильно привезла, – сказала бабка одобрительно, ощупывая подарок. – Как раз на нынешние деньки! И не промокнут по нашей-то грязи, и ноги не замерзнут. Иди-тко, на столе все уже стоит, пока не простыло!
Еда у бабки всегда была простая, но сытная. К нашему приезду она доставала тушенку, которую я же ей и привозила, выменивала на яйца у соседки сало и молоко, творог, делала творожники, жарила картошку.
– Ты бы, милая, – сказала бабка после обеда, посмотрев сперва на Люку, потом на меня, – вдвоем, – поправилась, – сходили в бор да шишек набрали. Очень они приятно в печке-то пахнут, когда горят. Да смотри, с чужими не заговаривай.
– Я сама, – вскочила Люка.
Я попыталась остановить ее – но кто меня слушал? А когда она все-таки побежала вперед, пришлось пойти за ней.
Яркая вышивка на заднем кармане джинсов, оранжевые кроссовки, рыжая шапочка – Люка так и мелькала среди сосновых стволов. Меня разглядеть было потруднее. Я поймала себя на мысли, что сваляла дурака. В лес надо идти в яркой одежде, чтобы легче было заметить. В этом бору, вековом, с очень высокими редкими деревьями, заблудиться в принципе не очень просто… но мы-то с Люкой горожане в третьем поколении. Четвертое в лице бабки Агафьи ожидало нас с шишками.
– Поздорову тебе, девочка.
Откуда она взялась? Женщина моих лет, высокая, с длинными волосами, одетая не по-деревенски – в длинное белое платье. Стоит, раскачиваясь, закрывая опухшие от слез глаза.
Я ни на минуту не усомнилась, что ситуация совершенно штатная, и ничего странного не происходит. В деревне живет десятка три старух, именно старух, потому что старики, спившиеся и опустившиеся, умирают лет на двадцать, а то и тридцать раньше жен. А старухи – скрюченные, больные, вечно бедствующие – продолжают скрипеть, как старые сосны… Вот одна из этих сосен и рухнула. А молодайка наверняка приехала в кои-то веки навестить бабку или даже прабабку, а вместо родни увидела свежую могилу. Любой бы плакал. О неожиданности такой вести говорило белое платье: если бы молодайка знала, что родственница умерла, была бы в черном.
– Здрасте! – бодро ответила Люка. Она знала, что в деревне нужно здороваться даже с незнакомыми. – Случилось что-нибудь?
– Да, – просто ответила незнакомка. Помолчала и продолжила: – Девочка, девочка, купи мне холсту белого. А я тебе всю правду расскажу.
Люка выдохнула, явно готовясь послать незнакомку подальше.
– Где я вам его куплю? Сельпо еще в девяностых закрыли.
– А тут с минуты на минуту подвода ехать будет купеческая, вот у них и купи, – ответила незнакомка.
Подвода? Купцы?
Следовало окликнуть дочь и оставить сумасшедшую наедине с ее фантазиями. Но угрозы она вроде бы не представляла, и мне вдруг стало любопытно, что еще она навыдумывает.
– У меня денег нет, – буркнула Люка. Похоже, я переоценила современных подростков: послать взрослого Люка не решалась и пыталась отвязаться социально приемлемыми средствами. – И мама не разрешит!
Она торжествующе посмотрела на незнакомку.
– Разрешит, – уверенно сказала та. – Узнает, что не баба мужняя она, а совушка-вдовушка, вот и разрешит.
Совушка? Это уже начинало выходить за рамки!
Внезапно зашуршали шины и между сосен загудела машина. Видавшая виды «Лада Самара», обшарпанная и с одним крылом другого цвета. Люка попятилась, а машина притормозила, из нее высунулся дядька и крикнул:
– Эй, девушка! Ничего не надо? Порошок стиральный, мыло, шампунь, зубная паста, для мытья посуды, кастрюли, сковородки, белье постельное…
Он еще что-то нудно перечислял, а незнакомка вдруг сказала:
– Вот и купец. Есть у него белая холстина, купи мне. Всю правду скажу.
– А почем у вас товары? – деловито спросила Люка.
«Людмила!» – хотела крикнуть я, но язык присох у меня к небу, и вдруг стало так страшно, что колени начали подкашиваться. Я задыхалась, сердце бешено колотилось, холодный пот полз по спине и за ушами.
А Люка, не зная, что я шла за ней, тем временем торговалась.
– Дорого, – постановила она наконец. – Ужас, какие у вас цены завышенные, вы чего? В «Ашане» этот шампунь вдвое дешевле даже без скидки!
– Холст, – напомнила незнакомка, пока «купец» мямлил про то, что товары надо закупить и довезти. К моему удивлению, торговец ее будто и не видел.
– А холст белый у вас есть?
– Вы про постельное белье? – обрадовался торговец и вытащил белую простыню.
– Годится, – сказала незнакомка. И опять торговец ее словно не заметил.
Люка, моя Люка, с ее чугунным здравомыслием и привычкой все ставить под сомнение, действовала как сомнамбула! Вот она вытаскивает кошелек с котиком. Вот она достает деньги. Все деньги, которые я давала ей на карманные расходы. Берет простыню… Опомнись, Людка, что ты творишь, дуреха?!
– А и спасибо тебе, девочка, – незнакомка критически осмотрела простыню. – Хороша холстина-то!
– А правда? – строго напомнила дочь голосом прежней Люки. – Вы обещали правду сказать!
– Не ведаю, кто там тебе еще что обещал, – пропела незнакомка, – а меня послушай. Сирота ты. Помер батя-то твой. Как вы с мамкой отбыли сюда, так он и помер.
– Как помер? Да вы что? Не может быть!
– Зелена вина купил да опился, – пояснила незнакомка все тем же певучим голосом. – И не все еще. Как вы уедете, прабабку больше не увидите.
– Понятно, – Люка опустила голову, заметно расстроенная. Если в историю с водкой и отравлением она не очень-то поверила, то прабабушка могла умереть от старости в любой момент.
Сердце немного успокоилось. Я уткнулась в ствол ближайшей сосны, боясь упасть, – меня одолело головокружение. Может быть, ее запах и шершавая кора, может быть, свежий осенний воздух помогли мне прийти в себя.
– Людмила! – все-таки прохрипела я.
– О, ма! – она подскочила ко мне. – Слушай, тут такое дело…
– Какое?
– Да я деньги потратила, что ты мне давала…
– И все?
– Нет. Тут тетка какая-то сказала, что папа умер. И что бабуля тоже скоро умрет.
– Успокойся, – отрезала я, выдохнув. Еще не хватало мне панической атаки посреди леса! – Тетке откуда знать? Врала она тебе все. Пошли домой.
– А шишки?
– Тьфу ты. Ну давай быстренько их наберем, а то уже смеркается.
Возвращаться нам пришлось, подсвечивая путь фонариками на смартфонах.
– Быстро вы, – сказала бабка, поспешно что-то пряча со стола под фартук. Ну конечно! Бабка любила разложить пасьянс. – Я ить и вечерю приготовить не успела!
– Сами приготовим, – буркнула Люка, отворачиваясь. – А ты отдыхай.
– Чего расстроенные-то? – от проницательной, несмотря на старость, бабки не укрылось ее настроение. – В болото, что ли, забрели?
– Если бы забрели, извозюкались бы, как свиньи, – рассмеялась я. Смех прозвучал фальшиво: на душе у меня было ох как паршиво, но рассказывать бабке про странную встречу я не собиралась. – Устали просто с непривычки.
Люка покосилась на меня, я сделала ей страшные глаза, она понятливо кивнула и загремела кастрюлями.
На следующий день бабка отозвала меня в сторонку.
– Карты я разложила, – сказала без обиняков. – Хотела на всех погадать, пока вы за шишками ходите, да узнала только про себя. А про меня вы, видать, уже и так все знаете. Сюда-то Белая Баба не сунется, а в лесу вы на нее и набрели. Скажешь, нет?
– Люка, – призналась я. – Она с ней разговаривала.
– Курочек я соседке отдам, не обессудь, – не слушая, продолжала бабка. – Кузеньку уж ты забери, пристрой, ладно?
– Лады, бабушка. Давай не будем о плохом, а?
– А чего плохого-то? Зажилась я на свете. С миром ухожу. Твой-то бездельник не будет возражать, что ты Кузю возьмешь?
Я хотела сказать, что я все равно с ним развожусь, потом припомнила пророчество Белой Бабы и осеклась. Сказала только:
– Не будет.
***
Мы с Люкой и Кузей вернулись в пустую квартиру.
На столе лежала записка: «Виталь в больнице с отравлением» с указанием больницы. Я сразу же начала звонить туда, уже зная, что услышу. Люка зарыдала еще до того, как я сказала ей, что случилось; потом нас навестили полицейские, – Виталя был не единственный, кто польстился на дешевизну якобы фирменного пойла; вместе с ним из нашей квартиры в больницу доставили двоих мужчин и какую-то женщину. Люке этого всего знать не стоило. «Папины приятели тоже отравились» – и все. Записку оставил наш сосед Михалыч, единственный непьющий в их компании.
Примчались мои родители и дед с бабушкой, приехала Ленка – кто-кто, а она всегда меня поддерживала, но основная работа все равно легла на меня. Всю неделю я провозилась с организацией похорон, потом сутки проспала, – мне следовало отдохнуть, потому что предстояло ехать к прабабушке Агафье.
Я все никак не могла заставить себя сказать «на могилку».
В багажник старенькой «Лады» я упаковала белую льняную простыню. Кто знает, что еще расскажет мне Белая Баба в обмен на «белую холстину»…
почему-то грустное